Тринадцать Замятничей между тем выстроились клином, насколько это было вообще возможно на узенькой гриве. Урюпа встал первым, как это и подобает вождю, остальные – за ним по двое. И молча, тяжёлым железным шагом двинулись на завал. В их движении больше не было исступлённой ярости того первого приступа, порождённого скорбью и жаждой отмщения. Теперь они шли, чтобы миновать заслон – или умереть всем, до последнего человека. Искра тоскливо рассудил про себя, что вероятней, конечно, первое. Если б тогда не поддались неистовству, может, сейчас уже мчались бы берегом, догоняя корабль… Потом он заново ощутил на плечах Крапивину кольчугу, и её прикосновение показалось ему объятием. Он подумал о том, что так ни разу и не поцеловал свою суженую. Узнать бы хоть, как это – девку пригожую в уста целовать?..

Расчётливо, точно многоопытный старый боец, Искра проверил ременную петлю на черене меча – это чтобы не вышибли из руки, когда пойдёт резня грудь на грудь. Оценил расстояние до близившегося клина. Поднял лук, поставил к ноге тул с несколькими оставшимися стрелами. И спокойно, будто на лугу возле кремля в соломенную мишень, прицелился Урюпе в колено…

Он как раз спускал тетиву, когда Урюпа крикнул, и все Замятничи, как один, сорвались на бег. Поранила кого вылетевшая стрела или бездельно свистнула среди мчавшихся ног – Искра не узнал никогда. Железная змея, покрытая чешуйчатым панцирем крепких щитов, подхлынула к завалу и рванулась наверх. Искра выстрелил ещё раз и схватился за меч. И рассёк-таки колено Урюпе, подскочившему как раз на него. Тот ощутил рану и с рёвом рухнул вперёд, сшибив Искру наземь. Они покатились друг через друга, вцепившись, рыча от ненависти и жажды убийства. Замятнич был сильнее и тяжелей, но в эти последние отмеренные мгновения у Искры проснулось внутри нечто, дотоле дремавшее. Когда они коснулись воды, он сумел оказаться сверху и вдавить голову врага в топкую прибрежную жижу. Руки Урюпы в кожаных боевых рукавицах сначала искали его глаза, потом оставили это и, слабея, попытались высвободить горло. Но не возмогли. Искра держал и держал, слыша только безумный гул крови в висках и смутно ощущая сыпавшиеся удары.

Пока что-то тяжёлое и острое не вспороло наконец кольчугу у него на спине и не вдвинулось в тело, хороня весь мир в багровом омуте боли…

Могучий Болдырь перевернул копьё и двумя руками схватил его за середину древка, загораживая дорогу Замятничам. Взревел и налёг, и гридни его натиска не снесли – посыпались с завала назад, но один, самый ловкий, уже падая ткнул его мечом. Болдырь был без брони, потому что среди Суворовых отроков не нашлось никого, кто сравнился бы с ним по мощи телесной. И острый меч сделал своё дело – Болдырь уронил копьё, шатнулся назад и тяжело сел на брёвна, судорожно икая. Его ватажник увидел кровь, выступившую между прижатыми к животу ладонями главаря. Схватил оброненное копьё – и со страшным криком бросился на Замятничей, поднимавшихся на ноги внизу. Болдырь тоже хотел приподняться и удержать его, а может, скатиться следом за ним, но боль не пустила. Он скорчился и сполз, оставшись лежать бок о бок с Тойветту Серебряным Лисом. Ватажник к тому времени отомстил за него, прыгнув и на лету пригвоздив слишком ловкого гридня. И сам свалился под ударами десятка мечей, изрубленный так, что узнать было нельзя…

Так и получилось, что Страхиня один встретил уцелевших Замятничей, когда те опять полезли наверх.

Хилок со своими довольно далеко отошёл от места сражения. Опять пришлось лезть в трясину и ощупью прокладывать путь. Однако два челна всё же нашлись, причём именно там, где указывали разбойники. Челны действительно были прорублены, но отроки не растерялись. Зря, что ли, справный воин слывёт мастером на все руки, да ещё и таскает с собой всё необходимое в дороге! Живо сбили оковки с наименее попорченного щита, сняли вощёную бычью кожу с деревянной основы. Порылись в пудовых мешках, добыли молоточки и горстку мелких гвоздей, взялись приколачивать…

На зачинённой таким образом лодочке, ясное дело, не стоило плыть куда там за море – даже и через Мутную. Но вернуться к Урюпе и у него на глазах обойти заслон, чтобы словами поносными, сказанными про ушедших, подавился немедленно, – это да, это еле живое судёнышко, пожалуй, и сдюжит. Хилок первым влез внутрь, и сквозь щели сразу начала обильно сочиться вода, но и это было не страшно. Двоих разбойников приставили шапками вычёрпывать воду, остальные споро взялись грести обломками вёсел, найденных возле челна, и кусками досок, вырубленных из второй, безнадёжно испорченной лодки. Судёнышко побежало через разлив сперва неохотно и неуклюже, потом всё резвей.

Хилок всё подгонял своих отроков: он видел, как остервенело лезли на завал люди Урюпы, и не хотел опоздать. Из заслона, похоже, в живых оставался всего один человек; Хилок сперва огорчился, решив – вот сейчас его опрокинут, сметут, и чего ради они с ребятами тогда поспешают?.. Но человек всё никак не валился, и миновать его нападавшие не могли. Он дрался с редким искусством – два меча ткали в воздухе серебряную паутину, и она оборачивалась для всякого, кто приближался, смертью, если не ранами. Хилок засмотрелся на него, потом поискал глазами Урюпу – куда подевался, что ж храбрость свою не показываешь, других только рад трусами славить?..

Грести оставалось менее перестрела, когда в разливе опять появился корабль. Выскочил из протоки, словно яростный вепрь из тростников, и полетел наперерез…

Это был совсем не тот корабль, который Замятничи украли у сгинувшего посольства, потом упустили, потом тщились перехватить. Не тот, что так жалко полз прочь, ковыляя на единственной паре вёсел. Это была боевая варяжская лодья, и все её тридцать два весла неистово пенили воду. Воины, сидевшие по двое на рукоять, были страшны лицами, потому что совсем недавно заглянули на палубу датского корабля и увидели на нём своих мёртвых товарищей. А на корме бешено летящей лодьи стоял вождь, которого боялось и чтило всё обширное Варяжское море. Князь Рюрик. Белый Сокол. Ладожский государь.

Хилок и его отроки увидели смерть: она шла к ним через озеро, занося и опуская тридцать два меча.

И было это последнее, что пятеро молодых воинов и два разбойника успели в своей жизни увидеть. Варяжская лодья прошла по ним, не сбавляя хода, и короткого треска дерева и костей не было слышно за гулкими ударами вёсел и слитным уханьем не щадивших себя гребцов. Боевой корабль смял ничтожную лодочку, не заметив препоны своему бегу, и взял последний могучий разгон, чтобы одолеть непролазную для пешего прибрежную топь и выскочить носом на гриву…

За его кормой не выплыл никто.

Когда с Искры сняли шлем, а потом начали отлеплять от спины пропоротую броню, он пошевелился и застонал. Что-то внутри было неправильно и мешало дышать, не давало расправить грудь и как следует наполнить её воздухом.

– Добрая кольчужка у тебя, парень, – сказал над ухом голос, показавшийся полузнакомым. – Не Сувор ею прежде владел? Уже умер бы, кабы не броня…

А другой человек, чьи руки Искра на себе чувствовал, не говорил ничего, просто был здесь и молчал, перевязывая раны, и вдруг по щеке Искры скользнула пушистая прядь, и девичьи уста начали целовать его окровавленное лицо: не уходи, не пущу, не покидай меня, не покидай!..